Кампания подходила к концу, и ее нужно было как-то глобально завершать, и мы провели ряд дорогих масштабных уличных концертов с огромной сценой. Эта помпезность вселяла оптимизм: мы наконец-то занимаемся большой политикой! Никто не задумывался в те динамичные дни, что нам просто позволяли вести кампанию и закрывали глаза на наши реальные нарушения.
Одну из последних встреч кандидата мы проводили в Сокольниках и сделали ее с размахом. Никакого разрешения у нас не было, мы действовали по наитию и, как тогда казалось, очень умело обманываем власть. План был наполеоновский: в течение ночи на аллее от метро к парку Сокольники мы устанавливаем огромную сцену сродни тем, что делают рок-звездам для концертов на открытом воздухе, а следующим днём под шумок проводим гала-встречу. Моя задача была приехать с вечера и проследить, чтобы не было никаких проблем ни с полицией, ни с органами исполнительной власти, хотя никаких разрешающих документов у нас не было. У нас было символическое уведомление в префектуру на проведение встречи, в котором не было ни слова об использовании о возведении такой масштабной сцены. Сцена перегородила всю пешеходную аллею, люди обходили ее по проезжей части и через дворы жилых домов. Собрав столь огромную сцену с этими колонками, мы рассчитывали, что власти просто никуда не денутся. Самое смешное, что ночью приезжала полиция. Я показывал им наши нелепые бумажки от префектуры, и они, удовлетворившись этим, уезжали. Днём приезжали какие-то люди из правительства Москвы, также разводили руками и ни с чем уехали. Мы были в шоке: такого, что позволяли нам тогда в городе, не разрешали больше никому.
И вечером мы начали грандиозную гала-встречу с кандидатом Алексеем Навальным. Перекрыв всю дорогу к парку Сокольники, мы воспользовались тем, что люди, шедшие туда, просто упирались в нашу сцену и оставались у нас. Этот тактический ход позволил нам бравировать невероятной численностью сторонников. В какой-то момент мероприятия у полиции сдали нервы, и приехавший ОМОН перерубил кабель одного из генераторов в надежде, что звук остановится, но он продолжал работать от запасного генератора, над ними подтрунивали тогда, что звук шёл от бога. Мы, помню как сейчас, лежали в «куче мале» с ОМОНом, рвавшемся ко второму генератору, кто-то кричал, а Навальный всё еще выступал на сцене. После этой встречи его задержали очень эффектно: на сцену вбежал большой полицейский в форме, Навальный пошутил: «Надеюсь, меня задерживают не потому, что я болею за “Спартак”» (до этого он как раз отвечал на один из вопросов от собравшихся относительно своих футбольных пристрастий). Конечно, ни за какой «Спартак» Алексей не болел, в личных разговорах он не мог сказать ничего ни про «Спартак», ни про игроков, ни футбол вообще. Видимо, технологи посчитали, что это прибавит ему рейтинга у москвичей, массово болеющих именно за эту футбольную команду.
После Сокольников мы провели большой музыкальный концерт на проспекте Сахарова. Здесь у нас было всё четко, и все детали мероприятия были согласованы. Забавно, кстати, что одновременно с нами проходил концерт в поддержку Сергея Собянина, в том же районе, но чуть вглубь за Садовое кольцо. Тем не менее, проблем с согласованием не было. Во время этой кампании мы сполна пользовались всеми благами, которые были и у кандидата от власти, и те блага, которые мы недополучили, были по большей части из-за нашей безалаберности и неопытности. В то время мы думали, что это все же болезни роста, но оказалось, что это привычные родовые особенности нашей большой команды.
Основной целью концерта на проспекте Сахарова была демонстрация поддержки Навального известными людьми шоу-бизнеса. Звёзд выбирали специальные сотрудники штаба, пытаясь выделить тех, на кого ориентируются наши сторонники, и тех, кто способен укрепить или создать у людей лояльность к нашему кандидату. Речь, разумеется, не шла ни о каком бесплатном концерте. Информацию о людях, помогавших выходить на продюсеров и имевших какие-то связи в музыкальной сфере, тщательно скрывалась. Везде стоял только коммерческий вопрос. Все хотели видеть Юрия Шевчука, но, когда обратились к нему, он отказал, заявив, что не хочет играть в эти сомнительные игры. Хоть он человек и протестный, но, как я думаю, испытывал большие сомнения относительно Навального, не зная чего от него ожидать. Когда Шевчук слетел, переговоры шли дальше.
Сам Навальный очень хотел «Ляписа Трубецкого», тогда эта группа была на пике популярности в протесте. Ребята приехали тогда за свой прайс, но во всем их поведении за сценой чувствовалась некая надменность: ничего личного, только бизнес. Сергей Михалок, вокалист «Ляписа», без особых эмоций размялся под сценой, вышел, отыграл и уехал. Трудно назвать это искренней политической поддержкой Навального.
Вячеслав Петкун («Танцы минус»), также выступавший на концерте, перед исполнением очередной композиции сделал мхатовскую паузу… «Алексей, — сказал Петкун, — сейчас я к тебе обращаюсь». По большому экрану показывают лицо Петкуна, тут же операторы выхватывают Алексея, показывая попеременно то его, то Вячеслава. И Петкун продолжает: «Алексей, главное, гадом не окажись». В тот момент я в первый раз увидел, как Навальный по-настоящему растерялся, как у него забегали глаза. Это был очень сильный момент всей кампании, потому что никто и никогда публично не смел ещё усомниться в нём столь философски и искренне. Здесь нужно подчеркнуть, что Навальный на тот момент уже превратился в некого аристократического политика: аккуратный свитер Fred Perry в духе выпускников элитных колледжей Англии или США, легкий загар, прическа в духе лондонского отличника.
Концерт на Сахарова состоялся, и при плохой погоде мы собрали достаточно большое количество народу. От этого все были преисполнены оптимизма, нам оставалось сделать последний рывок и поучаствовать в наблюдении за выборами, которое мы благополучно провалили. Причем трудно сказать, почему именно. Вообще с проектом «РосВыборы» случилась парадоксальная ситуация: о наблюдении за выборами говорили все, от Навального до рядовых волонтеров, но в действительности в самой команде мало кто понимал, как это все организовать и что для этого нужно. С другой стороны, в день голосования ряд сотрудников центрального штаба, те же Рубанов или Елена Марус (сегодня — арт-директор ФБК), казалось, имитируют бурную деятельность, только «приобщаясь» к процессу мониторинга, но ничего, строго говоря, не делают. Во всяком случае, оперативно обжаловать электоральные нарушения у этой «приобщившейся» команды не получилось. Но, надо отметить, юристы из объединенного наблюдательского колл-центра справлялись с оперативными вопросами.
Каких-то вопиющих нарушений на московских выборах нам тогда поймать и не удалось, хотя Дмитрий Крайнев на них и охотился. Нам не хватило организационной смекалки, и мы не смогли использовать даже тех волонтеров, которые у нас были. У нас остались не закрыты наблюдением многие депрессивные районы, где у нас была крайне низкая поддержка: все эти классические спальные районы типа Бирюлево, Чертаново, Новой Москвы, Отрадного. Было очень странно, что в наблюдении мы сконцентрировались как раз в самых обеспеченных районах города, где у Навального была наибольшая поддержка. Конечно, это было, скажем так, не очень эгалитарно — концентрировать своих сторонников по уровню дохода, делая ставку на городской истеблишмент. Но мы так и не предложили для депрессивных районов никаких социальных сервисов, а голосовать за размытые политические лозунги люди там были не готовы.
Со всеми собранными по наблюдению жалобами мы экстренно принимали людей в розовом особняке на Армянском переулке. Люди приходили опустошенными и приносили жалобы, протоколы, копии. Мы все это собирали и готовили заявления для передачи в суд. Получился довольно большой объем документов — 951 заявление, в нескольких экземплярах каждое. Все это нужно было успеть распечатать в авральном режиме, работая вторую ночь на ногах.
В тот же день был и день рождения Анны Ведуты, пресс-секретаря Навального. Анна всегда вела себя слишком пафосно и агрессивно, ей всюду мерещились враги. Эта была девушка, которая за словом в карман не лезла, за глаза ее называли мегерой. Многие журналисты ее также весьма не любили за резкий нрав и чувство, которое она транслирует: если Алексей с кем-то общается, то это уже большое одолжение для СМИ. Хотя он как раз за это ее и ценил, ведь таким своим отношением, она подчеркивала его исключительность, делая из Навального важного королька. При том Алексей не упускал случая крикнуть на неё или отправить за шаурмой (не шутка). Собственно, нетрудно было заметить, как Навальный всячески подминает под себя команду, чувствуя себя небожителем с барскими замашками. А под конец мэрской кампании он вообще превратится в самодура, которому и самому нужно получать ухаживания от подчиненных, и предъявлять к ним какие-то невероятно изощренные просьбы. Навальному всегда нравилось не только главенствовать в коллективе, но и унижать своих же подчиненных.
Праздновали день рождения Ведуты в том самом розовом особняке на последнем этаже. Музыка орала, вино лилось рекой, а на день рождения собрались все сотрудники штаба, кто был не занят в рабочих процессах. В итоге получилось так, что практически сразу после дня голосования остановили работу многие отделы, кроме юридического и группы сотрудников, обеспечивавших подачу и процесс заявлений. Поводов для такой разудалой вечеринки не было: мы не прошли во второй тур, а в штаб тянулась вереница расстроенных сторонников, осунувшихся после бессонной ночи, с жалобами по наблюдению. А на верхнем этаже на Армянском громыхает музыка и орут веселые пьяные люди. Все это выглядело как в дешевых фильмах, когда ты заходишь к себе домой и видишь, как у тебя буквально люстра шатается под потолком. Кто-то из пришедших с очередной жалобой сторонников задал вполне резонный вопрос: «А что вообще отмечаем-то?» Вместо того, чтобы мобилизовать дополнительные силы на обработку итогов наблюдения, готовить какие-то протестные мероприятия, был устроен этот сумасшедший валтасаров пир с катающимися по полу пустыми бутылками и пьяной в хлам именинницей.
На следующее утро после этой вечеринки и нашей всенощной работы по подготовке всех тех 951 жалоб по наблюдению мы поехали в Мосгорсуд. У нас был заготовлены для жалоб массивные большие коробки из-под бумаги для принтера, их облепили стикерами. В то время, как наш юрист Николай Кузнецов упорно работал на текстом этих заявлений, Крайнев придумывал способы эффектной подачи. Все коробки должны были быть заполнены заявлениями, чтобы мы показали прессе огромный объем этой фактуры: вы посмотрите, как грязно прошли выборы! Хотя все заявления были типовые, доказательную базу в такие сжатые сроки нам собрать практически не удалось. Мы «докопались» до факта подкупа избирателей, когда и.о. мэра Сергей Собянин раздавал продуктовые наборы с горошком и колбасой. Мы просили людей приносить свидетельства. Откликнулся один старик, который подтвердил, что получал колбасу и горошек.
— А есть, может быть, какие-то свидетельства?
— Я, — говорит, — съел. И колбасу и горошек. Но зато у меня осталось поздравление от Собянина.
Кто-то даже приносил собянинскую колбасу нам в штаб. Всё это выглядело комично, как последние попытки хоть как то зацепиться за уходящий поезд.
В суд приехали Навальный и Волков, однако Анна Ведута там так и не появилась, видимо, не придя в чувство после дня рождения. Хотя по сути это был апофеоз всей кампании. Это, конечно, было не только очевидным непрофессионализмом с её стороны, но и банальным неуважением к труду сотрудников и волонтёров, которые поверили в нас.
И тут Дмитрий Крайнев заглядывает в коробки и видит, что они наполовину пустые и нам не хватает бумажного объема. У Крайнева случилась форменная истерика, полетели пух и перья, что чуть не привело к драке с другим сотрудником штаба. Крайнев сказал: «Делайте, что хотите, но все эти коробки должны быть полны бумаги». Мы взяли пачки чистой белой бумаги, вытащили из упаковки и положили в каждую коробку со дна, сверху накинув сами заявления. Бумаги в итоге оказалось так много, что стало казаться, что нарушений мы выявили на целый Гаагский трибунал. Крайневу эта идея очень понравилась, так что на пресс-конференции мы даже не стеснялись демонстрировать журналистам содержимое наших коробок.
Несмотря на такой крайневский креатив, в итоге вся наша эпопея с заявлениями закончилась бесславно. Крайнев допустил критическую ошибку в плане тактики подачи заявлений: нужно было сначала подавать заявления в районные суды, а уже после обжаловать их решения, если это станет необходимо, в Мосгорсуде. Крайнева потом обвиняли, что он сделал это умышленно. Вся наша деятельность по обжалования казалась несерьёзной, чувствовалось, что даже Навальному это не особо надо. Самое печальное, что эту кампанию мы вообще не рассматривали как проигрышную. Видимо, с нами случился традиционный комплекс российской оппозиции, когда, если ты не проваливаешься совсем с треском, то считаешь это своей победой.
В кампании было еще одно очень трогательное мероприятие, которое помогло поставить жирную точку — финальный митинг на Болотной площади, который нам также согласовали. Но перед самим мероприятием начались какие-то странные события: говорили, что возможны массовые беспорядки, что выборы сфальсифицированы. В штабе на Лялином переулке начали собираться люди, которые имели опыт акций прямого действия, готовые к силовому развитию сценария. В команде Ляскина появились мужички с крепко сбитыми лицами, подтянулся даже большой мастер «перформансов» Петр Верзилов из группы «Война»/Pussy Riot. Напряжение в штабе возрастало и все что-то ждали. Волков, как я понял, не хотел никаких выступлений, это позже он будет заявлять, что власть в России сменится не правовым путем, но в тот раз он сунул голову в песок, когда дело приняло такой крутой оборот. В итоге, впрочем, ничего не случилось и все спокойно поехали на финальный митинг.
Людей на Болотной собралось меньше, чем на концерт на Сахарова, но правоохранители все равно говорили о том, что мы превысили заявленный лимит в пять раз. Стали раскачивать эти привычные «качели» с полицией, пошли слухи, что сейчас площадь будут зачищать. В целях безопасности было предложено перевести всю команду на сцену. А до этого выступал Николай Ляскин и, что называется, прощупывал толпу, пытаясь понять их готовность к радикальным действиям. Но толпа была настроена миролюбиво. Алексей был такого же мнения и выступления на сцене продолжалось в прежнем порядке.
Тогда к микрофону выходили не имевшие отношения к кампании люди, но которым лично симпатизировал Навальный. Выступал и Петр Верзилов, сказав тут же ставшую крылатой фразу «Навальный любит вас». Сразу пошли шутки, что вот теперь мы окончательно превратились в секту, но мало кто мог предположить, что уже через четыре года эта шутка станет правдиво-трагичной.
Без сомнения, Навальный рассчитывал на такой вариант, когда силовики проявят инициативу и прыгнут на нас, чтобы получилось «красивое» завершение кампании. Но полиция вела себя сдержано. Конечно, всерьез, думаю, никто из штаба не рассчитывал на насильственный сценарий в тот вечер, и, более того, Навальный в тот вечер сказал свою знаменитую фразу, которую ему теперь частенько припоминают в интервью: «Я вас сейчас не зову переворачивать машины». Алексей, конечно, провоцировал, «щупал», как тот же Ляскин, но у правоохранительных органов хватило тогда ума не ввязываться в провокацию, потому что разгон полицией у самой сцены сыграл бы штабу на руку. Все закончилось спокойно, и на этом все разошлись.
Заканчивалась и вся мэрская кампания. Нам даже выдали финальную премию с тех денег, что осталась. Волков со своим неизменным рюкзачком, который мелькал в кадрах хроники из стриптиз-клуба, сел в подвале штаба на Лялином переулке и, вызывая всех по одному, выуживал из недр рюкзака деньги и раздавал. Мне дали 50 тысяч. Премия была для меня хорошим знаком, и я понимал, что могу всерьёз рассчитывать на переход в штат Фонда борьбы с коррупцией.
Представление о мэрской кампании, какой я её увидел, будет неполным без рассказа об одном неприятном инциденте, случившемся уже после голосования. В определенный момент стало казаться, что Леонид Волков не знает, как красиво закончить кампанию. Несуразный финальный митинг на Болотной не поставил в ней логическую точку, не дал разгоряченной политическим «движем» общественности ответа: что делать дальше? Неясно также было, что делать с людьми, втянутыми в процесс агитации. И тогда штаб не придумал ничего глупее и опаснее, чем… продолжать ставить агитационные кубы. И это в условиях, когда наш кандидат уже не кандидат и установку агитации необходимо было согласовывать в префектурах в соответствии с жесткими нормам закона о пикетированиях.
Был выпущен финальный тираж газеты с итогами кампании. Так как нормальной схемы распространения не было, всё уперлось в кубы. В день пытались ставить не больше 2–3 кубов, но на каждом из них возникали серьезные проблемы с полицией, которая теперь требовала согласования, ведь период агитации закончился вместе с выборами. В ФБК закрывали на это глаза. Именно в Фонде, потому что аренда предвыборных штабов тоже закончилась.
Я стал указывать менеджерам, что нельзя продолжать работать по той же формуле, что и в рамках кампании. Они только разводили руки и кивали на Волкова: это было его решение — дораздать все газеты, не придумывая ничего нового. А как же люди, у которых начинали сложности с правоохранителями? Сначала пытались «отбиться» адвокатом, вялым и при этом очень дорогим. Проблемы с законом предсказуемо не исчезли, даже когда у куба появился «авокадо в костюме», как называли того адвоката менеджеры кампании.
По традиции, подключили меня как ведущего специалиста по подобным ситуациям. Я был дешевле адвоката раз, наверное, в 20, но заметно эффективнее и энергичнее. Впрочем, мое мнение не восприняли и продолжили «гнать процесс». Опять же, любое задержание можно было трансформировать в эмоциональное сообщение в твиттере, которое потом разнесли бы активисты.
Кончилось всё так, как и должно было кончиться, — скандалом с полицией и пострадавшими волонтерами, которые потом еще долго расхлебывали. На одном из кубов у станции метро «Новокузнецкая» случилась целая операция местных полицейских, приехавших десантом задерживать волонтеров и «арестовывать» куб. Делали всё жестко и без объяснений, явно чувствуя за собой законную правоту. Я успел подъехать под самое завершение этого печального банкета. Ребята отказались сами сворачивать куб, тогда полицейские, вооружившись ножницами, стали резать натянутые баннеры и раскручивать стойки. Активистов, кто хоть как-то пытался этому противостоять, без церемоний крутили и тащили в служебные машины. На мои требования объяснить свои действия оперативники в штатском стали тыкать в меня ножницами. А после скрутили, вывернув плечо и порвав пиджак, после чего потащили в машину. В служебной «ГАЗели» сидели ранее скрученные и ничего не понимающие волонтеры. Как захотелось тогда, чтобы их глаза в этот момент увидели в Фонде те, кто принял решение продолжить ставить кубы после выборов!
Самое страшное произошло минутой позже. К машине вели одну из наших волонтеров, и перед тем, как посадить к нам, полицейский ударил ее по лицу. Я в страшном аффекте сорвался с места и открыл дверь изнутри. Сзади меня тянули за пиджак сидевшие вместе с нами оперативники. Я только и успел выкрикнуть: «Ты зачем это сделал?!» Сержант, ухмыльнувшись, не промедлил с ответом: «Это ты сделал, а я ничего не делал». Шок.