На встречу с Навальным в Шарье, которая стала одной из первых из его турне по Костромской области, нам удалось собрать практически двести человек на площади центрального рынка. Тогда нам впервые по-настоящему пыталась мешать полиция, даже местные таксисты были, видимо, подкуплены, и блокировали припаркованными машинами место для встречи. Но мы смогли всех компактно разместить, а после встречи познакомили Навального с местными предпринимателями. Двести человек! Это очень большой успех. Навальный был доволен, правда, ему страшно не понравилось, что в первом ряду сидели цыгане, которые жили в одной из деревень поблизости. Я его убеждал, они как раз наш ядерный электорат, что они готовы всем табором голосовать за Яшина, а самого Алексея отлично знают, и среди цыган у Навального была стопроцентная узнаваемость. В итоге Алексей смилостивился к ромам.
К встрече мы подготовили райдер основных проблем города, чтобы Навальный рассказывал не про розовую политику и космические корабли в Большом театре, а про вещи, касающиеся конкретных живых людей. Алексей говорил и про отсутствующую воду, и про высокие коммунальные платежи… Но он приехал за двадцать минут до встречи и сразу после нее уехал, не задержавшись в Шарье. Было видно, что там ему совершенно скучно, и город с его жителями и их чаяниями его не интересовал. Поэтому не стоит обольщаться по поводу этого хождения в народ: всё было предельно официально. Правда, нужно отдать должное, Навальный в отличие от Яшина, который без охранника даже в туалет не ходил, был во многом проще, приезжал без охраны, хотя обладал большей узнаваемостью.
Мы потихоньку научились агитировать, а я приобрел навыки работы со сложными волонтерами, которых к нам присылали или, правильнее сказать, ссылали из Костромы. Так, помню, нам прислали Максима Верникова, странного парня из Екатеринбурга, которого знал Леонид Волков и понимал, что это полный неликвид. Удивительно, но позже этот самый Верников станет у себя в Екатеринбурге чуть ли не лицом оппозиции в городе! А мы его выгнали даже из Шарьи, а ведь мы обычно «вылечивали» даже самые тяжёлые случаи и делали людей из самых, казалось, пропащих волонтеров. Мне никогда не забыть, как Верников, купив копченые куриные крылышки, уплетал их прямо на агиткубе, обсасывая эти куриные кости, и параллельно раздавал листовки, изляпанные жирными руками. А еще у нас был один активист, пожелавший быть водителем, но однажды с утра я увидел, как он залпом выпил стакан водки, а после подошел ко мне и сказал, что устал и не может сесть за руль. Романтика!
Кампания подходила к концу, и самый большой цирк произошёл с наблюдением. Костромской штаб попросил забронировать все свободные номера в гостиницах всей северо-восточной округе. Мы угрохали на это огромную сумму денег, заказывая номера без привязки к количеству ожидаемых наблюдателей. К примеру, мы бронировали 20 мест в населенном пункте, а там в итоге наблюдало всего лишь трое человек. В итоге 90% всех арендованных номеров остались пустыми. Назвать это иначе, чем распилом и бравированием мнимыми легионами наблюдателей, нельзя. С организацией логистики наблюдателей также была большая проблема: они приезжали на такси, таксисты капризничали и завышали стоимость, а обратно многие не могли уехать. Денег не было, но все пытались держаться.
После завершения кампании в ФБК состоялся брифинг по итогам Костромы. Волков, конечно, храбрился и говорил: ну подумаешь, 2% набрали, бывает. Но фишка-то в том, что эти же 2% мы набрали и в Шарье, не особо отвалившись по показателям от областного центра, в который были вбуханы все силы, те самые 70%, о которых говорил Волков в самом начале кампании. Причем у нас даже в глухих и отдаленных деревнях голосовали за Яшина, часто не совсем понимая, кто это такой, но просто желая порадовать наших волонтеров, которые отнеслись к жителям этой всеми забытой глубинки по-человечески.
Даже Навальному, изначально скептически относившемуся ко всей этой истории, стало интересно, как так вышло, что мы так смачно опозорились. Он тогда высказал замечательную вещь: «Все эти лохи (ЛДПР, «Справедливая Россия» и прочие), они также научились работать, вот и нам не нужно расслабляться, давайте уже забудем 2013 год и начнём работать по-новому». То есть Навальный плавно и не топча авторитет Волкова всё-таки признал, что провал был, и мы в нем сами виноваты, потому что власть в Костроме нам не мешала никоим образом. Волков сидел молча. У меня к тому времени накопилось много претензий и по финансированию, и по снабжению агитационными материалами, и по отсутствию креатива - и я решил, что выскажу всё наболевшее. Наверное, тогда я и испортил с Волковым отношения. Я откровенно и предметно высказал про весь бардак, Волков рассвирепел и сидел уже абсолютно красный. А ФБК, видимо, стал уже настолько лоялистской организацией, что даже такой явный провал, какой был в Костроме, считалось целесообразным замять: все хорошо, прекрасная маркиза! Я эту песенку петь не стал и, высказывая наболевшее, по грустным лицам моих близких друзей из Фонда понял, что в тот момент подписал себе смертный приговор, и в дальнейшем все сказанное может быть и будет использовано против меня. Но я решил, что, оставив часть своего здоровья и жизни в Шарье, не имею морального права вести себя так, как будто ничего не произошло.
Костромской урок так никем и не был выучен, и это привело к катастрофическим последствиям в будущем, когда лоялизм в структурах Алексея Навального заменит профессионализм и объективную оценку самих себя.
Глава 5. Как я понял, что в структурах Навального инициатива наказуема
Осень 2015 года можно охарактеризовать как период безвременья, Алексей Навальный и Фонд борьбы с коррупцией еще отходили от провальной кампании в Костроме. После громких электоральных провалов ФБК в принципе старался вернуться к своей прямой функции – к расследованиям и бюрократической рутине. Опять же, никто не мог бы обвинить ФБК в бездействии: работаем, мол, покой нам только снится. Навальный старался всегда держать часть сотрудников, тех же Романа Рубанова или Георгия Албурова, в тени больших избирательных кампаний. Албуров, например, не был пригоден ни к какой работе, а уж тем более к общественной, он сидел в Фонде в изолированной комнатке и связь с внешним миром выстраивал с помощью искрометных и не очень шуток в твиттере. Таким образом изящно поддерживалась легенда главного и единственного расследователя. Помимо Албурова были еще совсем непубличные люди, которые постоянно находилось в Фонде и отвечали за написание текстов и за ведение ресурсов ФБК.
Сам же Навальный после провала почти совсем утратил интерес с «Демократической коалиции» и даже не старался демонстрировать энтузиазм. Он не говорил больше про коалицию как про новый вызов властям, Кострома всё расставила по своим местам. Самое характерное, что в провале все винили не себя или Леонида Волкова, который, по правде сказать, снова опростоволосился с отсутствием какой-либо стратегии. Козлом отпущения стала коалиция и конкретно наш партнер ПАРНАС. Не нашлось после смерти Бориса Немцова нового медиатора в коалиции, и Михаил Касьянов становился целью номер один для нападок. К тому же Касьянов снова стал показывать себя публичным политиком и активно ездить по регионам. Обстановку накаляло ожидание новых важных праймериз к выборам в Госдуму в 2016 году. (Ранее мы уже расписали общую суть праймериз. Эти праймериз служили конкурсом для формирования нового федерального списка к выборам в Госдуму и были призваны решить вопрос с острой конкуренцией в Москве, по самым «сочным» одномандатным округам.) Выяснилось, что Касьянов будет априори номером один в общем демократическом списке, даже не участвуя в праймериз. Это очень печалило Фонд, но ФБК всё равно формально согласился на эти условия, хотя и продолжил свою деструктивную работу по дискредитации коалиции.
Поняв, что попал в опалу после достаточно объективного, хоть и, может, жестковато-прямолинейного рассуждения о провале костромской кампании, я продолжил заниматься правозащитной деятельностью. Помощь людям всегда доставала мне истинное удовольствие. Даже в 2015 году, до массовых протестов Навального, было много людей, которые нуждались в поддержке. И естественно, нас больше всего будоражила история с сидящим Олегом Навальным, братом Алексея.
Для меня и для партийцев, которых удалось сплотить вокруг себя, в то время было большим вопросом: почему Алексей Навальный так мало уделяет времени своему брату Олегу? Почему нет ни акций прямого действия, ни особых проектов в его поддержку? Почему наш политический узник номер один остался в стороне? Конечно, мы уже научились не задавать острых вопросов лидерам, это было бы смерти подобно. Навальный же всегда от темы уходил, ни с кем ее не обсуждал и старался это лишний раз не опубличивать. Всё было настолько аккуратно, что создавалось впечатление, что он боялся любого резонанса. У меня были предположения, почему так происходило: что для Алексея эта тема была настолько личной, что он просто не хотел ее развивать. Я думал, что он делал это из благих побуждений, чтобы не навредить брату, хотя случались выходки, которые брату однозначно вредили. Например, митинг, состоявшийся после летних кампаний в Марьино, когда Олег дистанционно выступил на нём: под его фотографию на большом экране в колонках шло аудио-обращение Олега. В политических целях Алексей всё-таки использовал тогда брата, такой неприятный вывод напрашивался сам собой.
Я выступил с предложением на базе Партии прогресса, в которой фактически не осталось уже никаких региональных отделений, сделать какой-то ивент, чтобы показать людям, что, во-первых, партия жива и у нас есть люди, а, во-вторых, нам небезразлична судьба политзека Олега Навального. Для этого я решил задействовать ту команду, которую сплотил сам. Я собрал самую талантливую молодежь даже без лишней конспирации: отбирал людей по принципу «наиболее активный». В партии были разные активисты, и некоторые действительно вызывали небеспочвенные опасения в их искренности и человеческой лояльности, но мы спокойно делали своё дело, лишний раз не паникуя.
Целью нашей миссии было поехать в Орловскую область, в посёлок Нарышкино, к колонии, где сидел Олег Навальный, и провести там акцию с плакатами. Мероприятие мы планировали совершенно пацифистским, без провокаций, плакаты были мирные про то, что Олег сидит за всех нас. Естественно мы согласовывали мероприятие с Алексеем Навальным, он без фанатизма и излишнего воодушевления ответил, мол, хотите делать – делайте. Он не был в восторге от идеи, и мы не получили никакой поддержки - ни моральной, ни медийной, ни финансовой. Это была сугубо наша инициатива. Такое отношение было характерно для партийных инициатив, когда придуманная из самых благих побуждений, даже направленная в духе всех основных трендов, партийная идея не поддерживалась ФБК. О партии в Фонде вспоминали только тогда, когда начинался новый виток эпопеи с регистрацией, а в остальное время все инициативы «снизу» игнорировались.
Поддерживалась такая политика и кадровыми решениями Фонда. Так, Анна Додонова в ФБК отвечала за работу с волонтерами и оценкой их идей, которыми активисты часто фонтанировали: она была высокомерна, всегда грубо разговаривала и была явно не готова к долгой и терпеливой работе с людьми. Показателен пример, когда внезапно выяснилось, что у какой-то гостиницы будут происходить события, связанные с семьей генерального прокурора Юрия Чайки. Додонова в приказном порядке через меня и напрямую начала искать тех, кто срочно встанет в одиночный пикет: «Ребята, надо срочно встать в пикет». Ни здравствуйте, ни спасибо, ни до свидания, просто надо и всё. Когда люди поняли, что их используют словно неодушевленные вещи, они начали сливаться даже с хороших мероприятий, от которых у нас был бы благостный резонанс. Многие говорили ей «нет», часть молодёжи ее игнорировала, но Анна не унималась: «Я видела, что вы прочитали моё сообщение, езжайте в пикет». Даже самые большие лоялисты Фонда понимали, что Додонова никак не может работать с людьми, но Фонд ее неизменно ставил именно на эту работу. Возможно, чтобы не образовывалось особой эмпатичной связки с рядовым активом, а всегда была стена изо льда между ФБК и партийными активистами. Это была, видимо, позиция Романа Рубанова, потому что Додонова была его человеком.
Говоря о ФБК в 2015 году, нужно отметить, что процесс обновления (но не улучшения!) структуры закончился, и новые лидеры полностью узурпировали власть. Елена Марус стала уже полноправной «Черной королевой», развивая свой «Женсовета». Марус была грозой, и её мнение на летучке, причем по любым вопросам, не только про дизайн или визуальное оформление (за что она формально и была ответственна), было определяющим. Чума на все дома тем, кто мог пасть в её немилость, человек мог быть уволен без объяснения причин. Так случилось с одним сотрудником из ФБК, у которого произошёл небольшой конфликт с Анной Додоновой. Через крайне непродолжительное время он был уволен, причем об увольнении его предупредила сама Додонова, не без удовольствия сказав, что «увольняшка тебе уже готова». Человека уволили внезапно, а он потом еще долго добивался того, чтобы ему заплатили за месяц вперед. Когда Фонд расставался с людьми по собственной инициативе, он никогда не старался это представить в рамках приличия, выплатив какие-то компенсации. Жадность и экономия на людях и здесь стояли во главе угла. Хотя, надо сказать, верхушка Фонда никогда не экономила на себе: если были служебные поездки, то они по умолчанию предполагали дорогие отели, лучшие номера, самолёты, а уж отпуск проводили и подавно с шиком.
В ФБК все были равны, но некоторые были равнее: все, кто был близок к семьям Рубанова и Волкова, быстро поднимались. Тому пример Иван Жданов, который поначалу был скромным юристом без исключительных знаний и по профессиональному уровню стоял явно ниже Вячеслава Гимади, но стал руководителем юридического отдела, потому что был близок к руководству и всегда умел вовремя вставить красное словцо и похвалить начальство. Никакой меритократии, о которой любили говорить Навальный и Волков, не было и в помине, но многие, в том числе, чего греха таить, и я, старались закрывать на это глаза. Мол, сначала победим «режим», а потом уже будем выстраивать «Прекрасную Россию Будущего», с меритократией и транспарентностью.
Публичный бомонд в нашей акции не захотел участвовать, хотя никаких кампаний в это время не велось и все были в целом свободны. Поехали простые люди, ноунеймы, как принято говорить. Поэтому я сознательно не буду называть их имена, потому что после поездки у людей были большие проблемы и на работе, и с правоохранительными органами. Я в частном порядке ходил с ними по участковым, разбирался с документами, но Фонд опять никакой поддержки не оказывал, мол, это была частная инициатива рядовых активистов. У Фонда была простая позиция: нас в Нарышкино не было, поэтому как хотите, так и разбирайтесь, а мы, может, вам поможем только тогда, когда петух жареный клюнет.
Без особой конспирации мы уезжали из Москвы со станции метро «Коломенская», всё было довольно спокойно. Приехав в Орёл, однако, мы сразу стали ощущать, что за нами ведётся слежка. Зайдя в местное кафе перекусить, буквально затылком почувствовали, что за нами постоянно следили. Очень устаёшь от этого чувства, а ведь на мне ещё была ответственность за людей, которую я чувствовал с 2014 во всех кампаниях. Когда каждое твое действие и каждый шаг фиксируется, а это происходит не только во время кампании или в рамках рабочих кейсов, начинаешь по-другому относиться к окружающим, даже к своей семье. Это всё влияет на психику, и очень сложно от отходить от такого состояния. Но тогда я был ещё в хорошем тонусе в рамках проводившейся Навальным «финальной битвы между добром и нейтралитетом».
Переночевав в Орле, на следующий день мы поехали к колонии с плакатами, часть которых напечатали в Москве, а часть нарисовали прямо на месте. Я стремился всегда соблюдать закон: рядом Нарышкинской колонией не была ограниченна территория, не было никаких запрещающих знаков, и мы спокойно подъехали туда. С нами была видео-корреспондент и основатель популярного сетевого издания Sota.Vision Александра Агеева, которая всегда медийно поддерживала нашу работу. Мы лишь некоторое время постояли с плакатами, но к нам уже приехало много местных оперативников в штатском, которые хамили и угрожали из машин, говоря, что нам конец. Я сдержанно отвечал, что если они считают это нужным, пусть составляют материалы и передают их в суд.
- Какой суд?! Мы и так с вами здесь разберемся.
Я был уже человек опытный и понимал, что угрозы могут реализоваться, поэтому мы не станем развивать конфликт до стадии эскалации, а просто скоро уедем. Но следом за агрессивными хамами в штатском приехали уже сотрудники полиции в форме, среди них был даже начальник ОВД по Нарышкинскому району. Он светским тоном вёл с нами беседу, говоря, что у нас всё незаконно. Я уверял его, что всё законно, что мы стоим молча, а в случае, если, с точки зрения полиции, мы что-то нарушаем, то нам можно сделать внушение и мы прекратим мероприятие.
Полиции было очень много, нас снимали на камеры, с башен зоны чуть ли не снайперы пришли посмотреть на нас. Страшно не было, но напряжение определенно чувствовалось, поэтому мы решили не рисковать и, свернувшись, уехали. Но по дороге одна из наших машин решила остановиться на заправке, и сотрудники полиции, конечно, не преминули этим воспользоваться, чтобы задержать нас. Начальник ОВД, с которым я разговаривал ранее, старый дед, как мне тогда показалось, хотел решить вопрос нормальным правовым образом. Но я ошибался. Он снова подошел ко мне, потому что еще возле колонии я как порядочный человек взял на себя ответственность, сказав, что я старший и говорите со мной. И вот этот полковник провожает меня в ОВД и говорит: «Всё очень просто, либо мы сейчас оформляем и оставляем всех, а я вижу, что с вами девушка-журналист и несовершеннолетний, либо ты берешь ответственность на себя как организатор. Мы составляем дело только на тебя, а всех остальных отпускаем. Да и тебя отпустим, нафиг ты нам нужен». Я, конечно, согласился, написав ребятам, чтобы они побыстрее сматывались оттуда, но они, к сожалению, не догадались этого сделать раньше, в итоге полиция их блокировала.
Сотрудник составили на меня дело как на организатора, а я, честно говоря, думал, что меня прямо там и посадят, но дед своё слово сдержал. Дело отправили в суд вместе со мной. Приехав туда, мы увидели, как судья, ознакомившись с делом, отправила его обратно на доработку. Полиция не могла меня больше задерживать, поэтому мы сели по машинами и благополучно выехали из Орла. Не то тупка сотрудников, не то воля случая меня на время спасла.
Мы считали диким успехом, что материалы дела были составлены только на меня и сначала не касались никого из ребят. Мы обратили внимание ситуацию Олега Навального, и, что тут кривить душой, благодаря задержанию больше журналистов об этом написало, потому что иначе мало кто, даже из лояльной прессы, заметил акцию. Мы чувствовали себя людьми, которые этой осенью сделали что-то полезное — в отличие от остальных, которые в большинстве своем бездействовали.
Через некоторое время по приезду в Москву начали происходить непонятные вещи. На мой мобильный номер стал лично звонить тот самый нарышкинский полковник, говоря, что мы якобы незаконно куда-то делись, мол, мы обязаны срочно приехать обратно, иначе он пришлет за нами машину. Я его спрашивал, на каком основании это вообще может произойти и где новые материалы дела. Я «включил юриста» и был полностью прав, потому что, не видя новых материалов дела, я не обязан никуда ехать. Материалы дела мне, конечно, никто так не прислал, а дед этот на прощание сказал: «Ну держись тогда, Виталий, у тебя будут большие проблемы». Не будучи дураком, естественно, я не мог и не хотел туда сам ехать: заведут уголовку, в каком-нибудь сельском спецприёмнике ещё и на бутылку посадят. Было очевидно, что в Орле происходило что-то невиданное и, возможно, этим силовикам сильно попало за то, что отпустили таких опасных преступников, как мы.
Я, разумеется, сразу донёс эту ситуацию до ФБК, обсуждал ее на партийном уровне. У ФБК никакой реакции не было, все только покивали: ну да, ну бывает. В какой-то момент, работая в офисе ФБК над очередным кейсом, я включил на громкую связь один из наших разговоров с оперативниками, которые угрожали, что в наручниках вместе с уголовниками меня повезут. Это послушал весь юридический отдел, но все равно все отнеслись к этому довольно прохладно. Никакой взаимовыручки на уровне сотрудников не было, и в дальнейшем мне помогли только те, с кем у меня были хорошие личные отношения. Организационной поддержки не было.
Однажды к моим родителям, проживающим по тому адресу, где я зарегистрирован, приехала группа из Орла — странного вида люди в гражданской одежде, которые в полночь стали ломиться в дверь. Перепуганные и совершенно не знакомые со спецификой таких ситуаций, мои родители им открыли, и вся эта компания ввалилась в мой дом. Среди них был местный участковый и два оперативника, они были пьяны и говорили родителям, что я преступник, требуя признаться, где я скрываюсь. Задавали ввалившиеся джентльмены и такой идиотский вопрос: на каких основаниях мои родители живут в этой квартире: Мама мне сразу позвонила, и я просил их слать с порога, только спросив, как их зовут. Я записал все данные и пытался их максимально опубличить в соцсетях, но кроме «ОВД-Инфо» мне тогда никто не помог. Я написал в твиттер – ноль внимания, никаких ретвитов от наших лидеров мнений, вся верхушка ФБК просто проигнорировала, хотя тот же Навальный всегда говорил, что в таких ситуациях спасает только внимание публики. Но это нога, видимо, у того, у кого надо, нога. А какой-то Виталий Серуканов — кто это вообще такой?
Мне удалось связаться только с Николаем Ляскиным, который посоветовал уехать из города, успокоить родителей, но ни в коем самому в квартиру к ним не соваться. Мне тогда помогли, кстати, ребята из Партии прогресса, с которыми вместе мы ездили устраивать пикет к колонии, где сидел Олег Навальный. Благодаря им я уехал из города в область, чтобы на время скрыться из поля зрения полиции.
Тем временем эти пьяные сотрудники прошлись по моим соседям, по всей лестничной клетке. Соседи их выгоняли, на дворе стояла уже глубокая ночь, но эти, с позволения сказать, правоохранители всё ходили и тыкали всем мою фотографию, спрашивая, по какому адресу я могу сейчас находиться. В материалах дела я потом выяснил, что под их давлением даже консьерж дала на меня показания. Всё это страшно напоминало тридцать седьмой год. Казалось бы, это было всего лишь административное преследование, но его почему-то вёл уголовный розыск! Какой-то перевернутый мир, честное слово.