Волков уже не относился к этой кампании с пиететом и рвением, как это было в Новосибирске, где он вёл от начала и до своё детище. К тому же на кампанию в Костроме оставалось совсем немного времени: с начала августа до выборов в середине сентября. В целом история с Костромой была этакой заблаговременно приготовленной «моральной подушкой» на случай провала: мол, мы приехали на выжженную землю, как могли строили структуру, но не успели. Так он и говорил потом на закрытых совещения в Фонде, посвященных итогам костромской кампании: без нас и такого не было бы! Удивительно, как наши партнеры по коалиции все это проглотили.
Я в это время наконец-то смог выделить себе неделю отдыха, но тут снова появился Роман Рубанов с привычной уже за это лето фразой: «Давай, нам нужна помощь». Мне предложили стать руководителем северо-восточного штаба в Костромской области. Учась на своих ошибках, я сразу обговорил все финансовые условия. Вся костромская кампания снова строилась черным налом, но по аналогии с 2013 годом старались сохранять видимость порядка, работая с волонтерами по договорам. Однако все топ-менеджеры, многие штабные и сопутствующие расходы вроде питания, проживания и логистики оплачивались втемную. Надо признать, конечно, что Фонд в этом плане не был чемпионом, были и другие политические субъекты, у которых имелась только черная бухгалтерия по всем статьям, поэтому у нас особых проблем в ходе костромской кампании с финансами не было. Только однажды произошла история, когда уже на этапе наблюдения из Москвы везли самые настоящие черные сумки с деньгами, и силовики перехватили эту машину, и деньги пропали. Наши сотрудники как раз должны были встречать эту машину, и буквально сидя за деревом, видели, как эти деньги вместе силовиками уплывают от нас.
Уже в 2015 было видно, что у Волкова происходила стагнация идей. Все его кампании велись по достаточно примитивному лекалу, он не следил за тенденциями на политическом поле. Волков снова придерживался своих фирменных скупых «трех этапов» (узнавание кандидата, поддержка кандидата, приход на выборы) без каких-либо сюрпризов и доработок, оправдывая себя тем, что в 2013 году эта тактика сработала, а значит, работать будет и впредь. Мы снова работали на узнаваемость, затем - на мотивацию за Илью Яшина, а после на мотивацию прийти на избирательные участки. Надо сказать, что Яшина в Костроме не знал ровным счетом никто, он не подходил для Костромской области ни электорально, ни по менталитету, поэтому узнаваемость приходилось поднимать с нуля.
После сложного Новосибирска чувствовалось, что многие приехали в Кострому в расслабленном настроении. Когда я спрашивал Волкова о планах, он говорил, что на 70% будем вести кампанию в Костроме, и все лучшие силы сосредоточим в столице региона. Оставшиеся силы кинут на область, которую поделили на три части: северо-восток, запад и прилегающие к Костроме районы.
Именно эту, самую лакомую в электоральном и в плане сосредоточения специалистов область отдали Сергею Бойко, который никогда раньше не вел никакие кампании. Понятное дело, что ФБК не хотел бросать своего кандидата, который «пролетел» с выборами в Новосибирске, но в наших глазах это выглядело откровенным блатом. Бойко все время крутился в костромском штабе, большую часть времени проводя в разговорах с лидерами, а не в непосредственной работе в районах. Вторую часть, западную с центром в городе Буй, отдали Николаю Левшицу, тому самому, которому еще с кампании в Малоярославце благоволил Волков. Мне досталась северо-восточная часть, самая удаленная, самая большая по площади, но менее населённая и менее электорально ориентированная. Нас бросили буквально на целину, в дикие районы, в которых никто и никогда не вел нормальную политическую кампанию, где никогда не ступала нога либерала.
Центром северо-восточного региона была Шарья. Это маленький городок с двадцатью тысячами зарегистрированных избирателей, которых фактически было только половина. Городок вырос из железнодорожной станции Транссиба, за которой уже простирались дремучие леса. Многие как раз знали Шарью только как одну из станций по дороге в Киров, куда мы ездили двумя годами ранее на суд над Навальным. Я, кстати, с удовольствием согласился на этот медвежий угол, потому что задача стояла амбициозная – быть первопроходцем данного региона в современной истории страны. Агитировать и разговаривать с людьми нужно было там, где этого никто никогда и не делал, да и вообще - понять Русь и увидеть жизнь в одном из самых бедных регионов страны. Для меня как для почвенника, человека, ориентированного на внутренние задачи страны, это был большой вызов. К тому же у меня уже была команда, которая с тем же энтузиазмом восприняла этот вызов, которая будет впахивать с полной отдачей и искренностью. Те волонтеры, кто приезжал «тусить», даже не добирались до нашего штаба, где царила достаточно аскетичная атмосфера. Они оставались в областном центре, где были костромские клубы и прочие радости жизни, что, собственно говоря, многим и нужно было прежде всего. Политические тусовщики совмещали отдых с работой, точнее говоря – в процессе отдыха иногда для разнообразия занимались работой.
Я отправился в Кострому с Сергеем Васильченко, партийцем и членом моей команды, взяв с собой еще одного активиста из Рязани. К нам тогда же присоединился и скромный парень Александр Туровский, для которого это была вообще первая кампания. Скоро к нам приехал еще и Николай Касьян, юный активист, еще тогда несовершеннолетний, но очень верный навальнист, который был с нами и на праймериз в Калуге и в Костроме. И Илья Пахомов, который также выбрал Шарью , а не тусовочную Кострому. Мы все были сконцентрированы прежде всего на работе, а не на сопутствующих удовольствиях. Коллектив подобрался мужской, суровой, а мне предстояло всех держать в узде.
Работа нас ждала большая и тяжелая, территориальный охват был колоссальный. Все райцентры были далеко разбросаны, расстояния выматывали физически, а дорог почти не было. Как-то мы ехали по одной такой разбитой ухабистой дороге с Сергеем Васильченко, и он мне говорит: «Посмотри, там собаки». Мы смотрим в сторону заброшенных, покосившихся домиков и понимаем, что это не собаки, а волчья стая, которая какое-то время даже бежала параллельно с нами. Там было весьма колоритно. Места дикие, нехоженые.
Приехав в Кострому, я увидел, что ничего не готово, никакой предварительной работы проведено не было: не было ни аналитики по Шарье, ни инфраструктуры, никакого жилищного фонда для сотрудников штаба, ничего. Всё приходилось решать на ходу. Получив последние напутствия от Рубанова и взяв деньги на предварительное время, чтобы нам было на что вести кампанию, мы отправились дальше на восток – в Шарью.
Шарья потрясала. Город практически целиком состоял из двухэтажных деревянных бараков, в некоторые даже страшно было заходить, бараки тянулись от вокзала до самого центра. Недалеко был посёлок Ветлужский, где стояли четырех- и пятиэтажные дома более-менее новой постройки, работал градообразующий завод «Кроностар», было хоть что-то похожее на цивилизованный мир. Но мы быстро привыкли и к шарьинской глуши.
Поселились мы в гостинице «Шарья», старой советской гостинице в центре города. Это была самая дешевая гостиница, где в номерах пахло сыростью, отваливались обои, а односпальные кровати были горкой. Санузел был только на этаже, а грибок и всевозможные бактерии украшали единственный душ. Роману Рубанову всё это, однако, не помешало задавать нам вопросы, почему мы так шикуем и живем в гостинце, а не в дешевом доме, как сделал Левшиц в Буе, поселив всех чуть ли не парижской коммуной. Я отвечал Рубанову, что здесь в принципе нет рынка жилья, нет никакого выбора. На всю Шарью был один риелтор с одной-единственной двухкомнатной квартирой, в которой даже холодная вода шла с трудом. Поэтому мы и поселились в гостинице в более чем спартанских условиях, с прицелом на то, что наша команда планировала расширяться. К тому же мы жили все вместе, и можно было контролировать весь коллектив. А это немаловажный аспект, когда ты ведешь кампанию в таких маленьких городках, и сотрудники полиции могут вести себя очень непредсказуемо, а то и агрессивно. Мне пришлось еще какое-то время убеждать наше костромское начальство, что это не шик, а вынужденная мера.
Там же мы сняли помещение под штаб, которое было кабинетом директора этой гостиницы, по иронии судьбы оказавшегося видным местным единороссом. Он же был и владельцем нашей гостиницы, магазинов и других гостиниц в городе, вообще владел чуть ли не половиной Шарьи. Но этот хозяин Шарьинской земли на удивление радушно принял нас: сдал все требуемые номера, за 10 тысяч сдал свой кабинет и еще бесплатно выделил помещение в подвальчике, где мы обустроили склад. Мы существовали сверхкомпактно: под одной крышей мы и работали, и жили, там же у нас была дешевая столовая. Это было очень удобно и, самое главное, безопасно для волонтёров.
Серьезно помог Сергей Васильченко, без него мне не удалось бы совершить маленькое управленческое чудо. Шарья вообще стала самым ярким штабом всей костромской кампании, где собрались люди из разных регионов, с разными взглядами и разной степенью лояльности к Навальному и Яшину. Люди смогли объединиться ради такой непростой работы. Если человек придерживался демократических взглядов, переживал за позитивные перемены в стране и был готов много работать – это был наш человек. Никто из нас не допытывал волонтёров, насколько каждому близок тот или иной оппозиционный кандидат - это был один из секретов нашего маленького, но по-настоящему дружного коллектива, где каждый готов был биться друг за друга.
Постепенно мы стали обрастать новыми людьми, но вскоре вскрылась странная кадровая особенность. К нам в Шарью людей не присылали, а ссылали в наказание за то, что они ленились или оказывались профнепригодны в других районах. Многие перевоспитывались и возвращались обратно в Кострому с совершенно иным настроем на кампанию, а некоторые оставались, видя в нас более сильный и искренний коллектив. Через некоторое время наша агитбригада разрослась за полутора десятков человек.
В день мы ставили пять агитационных точек, и некоторые находились от Шарьи в двух сотнях километрах. Можете себе представить, что это за расстояние по таким разбитым дорогам, когда людям ежедневно надо было с самого утра уезжать, а вечером приезжать. Люди агитировали целый день, а не несколько часов. У нас были огромные траты на бензин и износ автопарка. У Васильченко удалось арендовать небольшой «каблучок», на котором мы развозили кубы.
Подъем у нас был с семи до восьми, и в восемь я всех собирал в том самом кабинете единоросса на летучку. Кстати, последние нам совершенно не мешали, и никакого противодействия со стороны партии власти не было. Эта была одна из приятных специфик некоторых региональных кампаний, когда по политической линии никто друг другу не мешает, да и полиция в Шарье вела себя скромно. На летучке мы распределяли людей по логистический плану, и к девяти утра никого в штабе уже не было. Ежедневно от трех до пяти машин разъезжалось по разным райцентрам, и по нескольку кубов стояло в самой Шарье. Местные жители нас уже знали, здоровались, со многими семьями мы общались по многу раз. Местные знали, что «агитирует ПАРНАС», олицетворяя кандидата от коалиции целиком и полностью именно с этой партией.
Сотрудники штаба возвращались поздно на вечернюю летучку, в восемь или девять вечера, чтобы обсудить итоги дня и поделиться эмоциями. Все жутко уставали, но выходных у нас не было. Такое решение мы приняли самостоятельно, потому что времени на кампанию у нас было совсем немного. Очевидно, что в Костроме был более легкий режим, и все приезжавшие оттуда люди спрашивали, за кого мы так вкалывали: неужели за Яшина? Мы откровенно говорили, что ни за какого Яшина мы не вкалывали, а работали за идею демократических преобразований в стране, как бы пафосно это ни звучало. Впрочем, в нашей «штрафной» шарьинской команде никакого пафоса не было, только кровь, пот и слезы.
Кстати, моей большой проблемой как руководителя было то, что коллектив совершенно не воспринимал Яшина авторитетом, регулярно обсмеивая мужскими и довольно жесткими шутками. Вскоре стали глумиться и над кандидатской речью Яшина. Речь это была нескромная, вызывающая, из города в город одинаковая на протяжении всей кампании. Его фразочки мы разобрали на перлы, а стены в штабе буквально завесили цитатами, ставшими для нас мемами: «И один в поле воин, если это Илья Яшин», «У вас там крысы бегают», «Я вам дал мяч, он теперь на вашей стороне поля»... Речь у Ильи Яшина была совершенно не адаптирована под реалии тех жителей и под дух этой области. Где Костромская область и где Яшин со своей речью? В белоснежной рубашке, как выпускник Гарварда, которого по линии гуманитарной помощи отправили спасать демократию в России. Это полное несоответствие было отчетливо видно на земле, где мы работали. Всем нравился Андрейченко - местный мужик, подходящий региону по колориту, который корнями выходил из Костромской области. И нам очень импонировало то, что его родственники жили в Георгиевском, в одном из наших райцентров. Познакомившись с ними, мы поняли, что они были совершенно обычные люди, которые жили в деревянном доме настоящей сельской жизнью. Яшина также не любили за то, что он, будучи, как считалось, «шестеркой» Навального, все равно держался особняком, имел свою собственную команду, которая к нам тоже относилась с долей ревностей, поскольку изначально это была «их» область. Слава богу, мы особо не касались этих перипетий и просто честно с утра до вечера делали свое дело.
В самой Костроме я за время был пару раз, потому что было утомительно ездить туда-сюда: почти триста километров, это как от той же Костромы до Москвы. Мы как будто находились на другом конце земли, с плохими дорогами и ещё более плохим интернетом. Выходя в онлайн на удаленной связи на общих летучках, мне было очень тяжело общаться, из-за постоянных помех ничего не было слышно. Над нами смеялись, что, честно говоря, было немного обидно. Весь менеджмент, собравшийся в Костроме потусить и потравить байки, стал относиться к нам из-за этой «квакающей» связи с высокомерным пренебрежением: дескать Шарья какая-то, богом забытая деревня, никому задаром не нужная, даже интернета там у них нет. Нас называли самым суровым штабом, потому что за первые две недели мы настолько сильно устали, что на всех фотографиях у нас были явно вымученные улыбки. Мы осунулись, посмурнели, люди стали болеть, но никто не сдавался и не хотел уезжать. Это была исполинская команда, и я до сих пор горжусь каждым из них, и неважно, как разошлись потом наши оппозиционные пути. Эти люди в Шарье действительно впахивали — не за вождя, а за внутреннюю гражданскую идею.
На этих онлайн-летучках с головным штабом преимущественно травили шутки и обсуждали незначительные пустяки вроде зонтиков, которые всё никак не купят, и встречи у нас проходят без них. Ах, какая досада! Я пытался поднимать важные вопросы, но чувствовалось, что это никому не нравится.
Первую неделю мы крайне нуждались в агитационных листовках, а их присылали очень мало, приходилось буквально выпрашивать. На начальном этапе мы работали на узнаваемость, раздаточный материал был крайне необходим, но приходилось даже экономить. И вот, когда этот этап закончился, нам прислали огромную партию… первых листовок! Причем прислали их вместе со второй партией агитации, которая как раз работала на мотивацию, представляя большую информацию о кандидате. Старые листовки буквально некуда было девать, и в итоге коробки с этими пачками мы использовали в качестве стульев. Было похоже, что нам просто слили остатки первых листовок, которые кому-то стали мозолить глаза. Показательно, как нерационально и невнимательно относился головной штаб к тому, что происходило на окраинах кампании. Хочется верить, что в самой Костроме с этим было получше.
Также у нас были проблемы с финансированием, я все время натурально умолял прислать еще денег. Дошло до того, что в какой-то момент целую неделю мы жили в долг (!) в гостинице этого единоросса. На нужды кампании я занимал даже у Сергея Васильченко, и хоть мы всё потом отдали, ситуация все равно была крайне неприятная. Волонтеры зачастую даже оплачивали бензин, среди них были кредитоспособные люди и бизнесмены. Но такое ощущение, что в Костроме не особо сильно пеклись о нашей судьбе. Однако к концу кампании финансирование все же более-менее наладилось.
Из Костромы к нам регулярно придирались по разным мелочам. Мы называли их «полиция моды»: то куб у нас чуть-чуть помят, то он стоит под наклоном или вообще флаги почему-то не развеваются. Костромские «нувориши» долбили меня в общих чатах, что с эстетической точки зрения наши фотографии не соответствуют эталону. Бомонд совершенно не понимал, в каких спартанских условиях мы находились. Как далеки они от народа! В 2015 году, напомню, Фонд борьбы с коррупцией был уже клановым предприятием, где вся власть была у двух семей: у семьи Леонида Волкова с Анной Бирюковой и семьи Рубанова-Марус, двух ведущих топ-менеджеров и двух ключевых руководителя подразделений. Под Марус набирал силу так называемый Женсовет, против которого никто не мог выступить, поэтому приходилось каждый раз считаться с их мнением. Эта группа постоянно всех третировала по визуальной составляющей в любой работе. И один из скандалов произошел в Шарье на встрече с Ильей Яшиным, где мы вместо того, чтобы поставить агиткубы на землю, смонтировали их на сцене. Казалось бы, на той встрече людей было столько, сколько Яшин в Костроме даже не собирал, но кубы стояли не по ГОСТу. И за это к нам были придирки: в конце мероприятия Волков сказал, что такая хорошая могла быть встреча, но все пропало из-за неправильно установленных чертовых кубов!
На первую встречу на северо-востоке области Яшин вместе с охранником и медиа-группой приехал в ореоле пафоса в крохотный районный центр Паназырево. Илья был сильно раздражен долгой дорогой из Костромы, хотя многие наши волонтеры мотались за ночь туда-обратно, а потом снова выходили на агитацию. Но Яшин оказался нежным нарциссом. Сначала он напихал своему аппарату и секретарям: «А где все люди?»; потом очередь дошло и до меня. Но я тут же осёк его: если ты кандидат, это не значит, что в такой оскорбительной форме можно разговаривать в волонтерами. Мы обошли здешнюю деревню три раза, заходя в каждый дом, и если люди к Яшину не хотят идти, то они и не приходят. В дальнейшем, впрочем, молодой политик стал вести себя гораздо скромнее, почти как мальчик-одуванчик, особенно поняв, что здесь никто носить на руках его не будет. И после Паназырево у нас установился паритет в отношениях.
В этом Паназырево было очень колоритное местечко для проведения встречи: старенькая церковь, а рядом паслись коровы. Для нас это был привычный вид, но Яшин с охранником долго ходили и осматривались. Увидев бычка, который пошёл на них, двухметровый охранник Андрюша буркнул ему: «Сейчас в рог дам», и даже изобразил удар, как бы он пришёлся по голове бычку.
Мы агитировали неистово, но народ всё равно очень плохо реагировал на встречи с Яшиным. Волков каждый раз вопрошал, где фотографии с людьми и почему у нас нет ни того самого медийного контента, ни твитов? Тогда он произнес фразу, которая стала квинтэссенцией всего отношения: «Нахрена мы вас отправили в эти перди?!» Мы должны были гнать контент и фотографии. Сильно удручало, что, по мнению Волкова, мы поехали туда только ради этих фоток с двадцатью бабушками со встречи Яшина, а не ради агитации и работы с населением, не ради перспективы на будущее. Мы, конечно, с этой установкой внешне смирились, делали необходимые фотографии, параллельно решая наши гражданские задачи.
На встречи с Яшиным нужно было хоть как-то собирать людей, и однажды мы поняли, как это сделать. Особенно тяжело было в Павино, в Георгиевском: молодёжи там не было, а если и была, то все были категорически против нас. Поэтому мы составляли списки одиноких пенсионеров, которые шли с нами хоть на какой-то контакт, за час до встречи объезжали их и на машинах же свозили к месту встречи - иначе многие из них просто бы не дошли. И вот в Павино приехал Яшин со своим охранником Андрюшей. Андрюша ходил вокруг и щеголял пистолетом, зачем-то перезаряжая его. Рядом крутились немецкие журналисты из Deutsche Welle, которые снимали всю нашу колоритную кампанию. На встрече было аж 15 человек - невероятный успех по местным меркам. Думаю, со времен Ленина никто не собирал столько же, народ уже ни в кого не верил. После встречи нам нужно было развести наших бабушек по домам и мы посадили их в машины. А Яшин решил показать под камерами, как он садится в машину и уезжает. Выбрал первую попавшуюся машину, отрывает затонированную дверь и видит, что на заднем сидении расположились три старушки, которые с полной растерянностью смотрят на Яшина. Происходящее продолжает снимать Deutsche Welle. Казалось, Яшин действительно думал, что эти все люди приходят ради него. А народ просто тянулся к волонтерам, кто относился к людям по-человечески. Каждый раз мы обходили буквально каждый дом, за руку выводя нищих забитых людей, чтобы они послушали этого никчемного московского мажора. Полный сюрреализм, и люди это чувствовали. Но зато у нас, счастье какое, появились хорошие фотографии! (Кстати, в Кологриве мы вообще собрали аж 30 человек, что с удивлением отмечали даже местные старожилы. Московской оппозиционной богеме точно никогда не понять наших локальных радостей и успехов.)
В самый разгар кампании случился серьёзный инцидент в Павино - напали на нашу агитационную точку. У нас стоял агиткуб с флагами, рядом грузовичок, на котором мы развозили агитацию, и двое волонтёров. На ребят напала группа лиц в камуфляже и татуировках, такие местные пьянчужные маргиналы, «по синей волне» решившие разобраться с нашей агитацией. Они с ножом требовали отдать все флаги и куб. Наши ребята упёрлись и заявили, что ничего отдавать не будут. Грузовичку порезали шины, волонтеры сразу с нами связались, и я, слава богу был недалеко, где-то в километрах шестидесяти. Мы помчались к ним, а они пока вызвали полицию, однако эти люди угрожали им и при полиции. Когда я приехал в Павино, то достаточно эмоционально стал выяснять у полиции, почему они до сих пор не задержали самого главного зачинщика, который как раз был самый нетрезвый и бегал с ножом. Сотрудник полиции только разводил руками. В этот момент он бросился на меня, но драка не завязалась. Потом нас всех отвезли в отделение полиции. Наш грузовичок уже не мог никуда уехать сам, а под окнами отделения собиралась толпа в 20-30 местных мужиков — группа поддержки, которую экстренно мобилизовали. Полиция ничего особо не предпринимала, и я, понимая, что дело дрянь, набрал Леониду Волкову и рассказал ему всю нашу ситуацию. Но вместо того, чтобы как-то поддержать или дать практические советы, он как будто включил аудиозапись: Леонид начал рассказывать про концепцию нашей кампании, про особенности применения политтехнологий на сельской местности. Я слушал эту речь минут семь, пока тот пьяный зачинщик отчаянно тыкал в меня «факи». Понимая, что Волков снова в неадеквате, я его перебил и говорю: «Лёня, нас сейчас тут убьют, наверное». Он, видимо, придя немного в чувство, сказал: «Ну ОК, я сейчас пост напишу про это». На этом мы и попрощались. С горем пополам мы выбрались из Павино, а Волков написал пост «Павинская народная республика», про нас там было ровно три строчки. Чем не повод для гордости?
Особняком от «кандидатских» кампаний стояла история со встречами с Алексеем Навальным. Тот самый план «Тагил», который мы реализовывали в рамках праймериз, остался актуальным и здесь. Навальный также ездил по городам и весям Костромской области и должен был приехать к нам в Шарью. Из Костромы нам прислали афиши встречи, но в них оказалась неправильная дата. Мы были в шоке, ведь мы столько времени ждали эти афиши, понимая, что они существенно увеличат эффективность работы. В итоге ночью, после изнурительной дневной работы, весь наш штаб переклеивал на афишах даты.
Целую неделю мы посвятили этой встрече, кинув все силы на приглашение людей. Волонтеры ходили по деревянным баракам, где воняло канализацией, фекалиями и, казалось, можно было запросто провалиться в преисподнюю на прогнившей лестнице. Покосившиеся двери часто открывали хмурые, недоброжелательные люди такого вида, что некоторые до сих пор снятся в страшных снах. В команде у нас был волонтер Геннадий, воспитанный и интеллигентный, он долгое время жил в Европе и привык к совершенно другому уровню жизни. И вот однажды его буквально стошнило, когда мы вышли на свет божий из одного из таких бараков.