После того как я выдам замуж свояченицу моего друга, увижу Невский проспект, Эрмитаж, Французский театр, Таврический дворец, Петропавловский собор, Елагинские острова, Большую Миллионную улицу, Казанский собор, памятник Петру I; после того как я проведу на Неве несколько тех пленительных прозрачных ночей, когда возможно разбирать почерк любимой женщины, каким бы бисерным он ни был, я отправлюсь в Москву.
Но по дороге в Москву я увижу Тверь, город двенадцати тысяч лодочников, и ее крепость, построенную в 1182 году владимирским князем Всеволодом, Тверь, ставшую, подобно нашей Бургундии и нашей Бретани, отдельным княжеством: оно прекратило существование лишь в 1490 году, при Иване III, северном Людовике XI, который убил одного из своих сыновей, а другого упрятал в темницу, что, впрочем, не помешало ему именоваться Иваном Великим, ибо он освободил свою страну от татарского ига, а в глазах потомков всегда велик тот, кто изгоняет чужеземца из родной земли.
Потом мы вступим в святой город, еще полный воспоминаний об одном из наших крушений, которое по своему величию стоит вровень с победой.
Мы поднимемся в крепость царей не только для того, чтобы смотреть оттуда на позолоченные и зеленые купола дворцов, на колокольни церквей, на кварталы, называемые Земляным городом, Белым городом, Китай-городом; на Кремль, на самую высокую в городе колокольню Иван Великий, где некогда находился колокол весом в триста тридцать тысяч фунтов; на угловатый Кремлевский дворец, на арсенал, на театр, на собор, — но еще и для того, чтобы увидеть следы ужасного пожара, поглотившего город с населением в триста пятьдесят тысяч душ и обрекшего на замерзание армию в полмиллиона человек. Мы спустимся вниз по Москве-реке, чтобы отыскать в ее долине остатки Главного редута, где пал Коленкур и где Ней получил титул принца. Затем мы вернемся в Москву, чтобы побывать на ее базарах, а это уже настоящий Восток, на ее Красной площади, у ее ворот Святого Владимира; наконец, расскажем чудесные предания о торговце пирожками Меншикове и о литовской служанке Екатерине.
Потом мы отправимся в Нижний Новгород, поскольку как раз в это время там будет великолепная ярмарка, привлекающая купцов из Персии, Индии и Китая; там можно отыскать кавказское оружие, тульское столовое серебро, тифлисские кольчуги; там малахит и лазурит продают целыми глыбами, а бирюзу мерят на буассо; там тюками покупают ткани из Смирны и Исфахана, и оттуда, наконец, поступает знаменитый караванный чай, который в России ценится на вес серебра, а в Англии и у нас — на вес золота.
Удовлетворив наше любопытство, мы пустимся в плавание по Волге, этой царице европейских рек, подобно тому как Амазонка — царица рек американских; Волга омывает Тверскую, Ярославскую, Костромскую, Нижегородскую, Казанскую, Симбирскую, Саратовскую и Астраханскую губернии; в нее впадают: справа — Ока, слева — Сура, Молога, Шексна, Кама, Уфа и Самара, а сама она, пробежав шестьсот льё, семьюдесятью рукавами вливается в Каспийское море.
Так мы найдем Астрахань с ее тремя базарами, предназначенными для русских, индийцев и азиатов; Астрахань, которая правой рукой достает до донских казаков, левой — до уральских, а повернув голову, устремляет взор в бескрайние киргизские степи, чьи зеленые волны колышутся столь же размеренно, как прибой Каспийского моря.
В Астрахани мы остановимся на несколько дней, чтобы вновь увидеть длиннобородых всадников в остроконечных шапках и красных шароварах — тех самых всадников, чьи копья, луки и колчаны страшили нас в детстве;
тех, кого снежная буря сорвала с границ Азии и Туркестана и, как во времена Аттилы, бросила на наши долины и города; мы будем охотиться на дроф, сидя на низкорослых лошадках, чьи предки объедали кору с деревьев Булонского леса и пытались сбросить с бронзового пьедестала статую Наполеона; затем, посетив необъятные рыбные промыслы, где ловят осетров, мясом любого из которых можно накормить целую деревню, и стерлядей, за каждую из которых можно выручить столько денег, что это составит богатство для целой семьи, снова сядем на пароход, который с остановками в Кизляре и Дербенте доставит нас в Сальяны. Оттуда мы поднимемся вверх по Куре до Караязских степей, где нас будет ждать тарантас, на котором мы доберемся до Тифлиса.
Мы передохнем немного в Теплом городе, названном так по своим сернистым источникам, выглянем в окно дворца, принадлежащего очаровательной княгине Марии Голицыной, и станем наблюдать, как Европа идет в Индию, а Индия — в Европу.
Мы находимся на их пути, в столице Грузии, в резиденции картлийских царей. Чингисхан в XII веке, а Мустафа-паша в 1576 году захватили ее и разграбили; Ага-Мохаммед-хан разрушил ее спустя еще двести лет; наконец, русские захватили ее и отстроили заново в 1801 году. Сегодня это великолепный город с сорока тысячами жителей, двумя архиепископствами (одно из них грузинское, другое — армянское), прекрасным собором, казармами и базарами.
Мы находимся у подножия Кавказа и намереваемся пройти перед скалой, где был прикован Прометей, и посетить лагерь Шамиля, этого нового титана, который, подобно тому как отлученный от церкви Иов, укрывшись в своем укрепленном замке, воевал с германскими императорами, воюет в своих горах с русскими царями.
Знает ли Шамиль мое имя и позволит ли он мне провести ночь под своим шатром?
Почему бы и нет? Разбойники Сьерры знали меня и позволили мне провести три ночи в своих шалашах.
Нанеся этот визит, мы спустимся в долины Ставропольской губернии, оставим по правую руку от себя калмыков, а по левую — черноморских казаков и остановимся в Ростове, на Азовском море, древнем Меотийском болоте; затем мы возьмем лодку и отправимся осматривать Таганрог, где Александр I умер от глубокой печали, а может быть, и от угрызений совести, и Керчь, древний Пантикапей милетцев, где Митридат, преследуемый римлянами, покончил с собой; здесь мы снова сядем на пароход, который за два дня доставит нас в Севастополь, затем отвезет в Одессу, а оттуда — прямо в Галац.
И тогда я окажусь во владениях моих старых друзей, господарей Ясс и Бухареста — тех, кто носит имена Стурдза и Гика. По пути мне удастся пожать руку нынешнему каймакаму, которого я знавал, когда он был еще ребенком, но уже носил титул князя Самосского. Я посмотрю, воюют ли еще Землин с Белградом; поднимусь до Вены; посещу Шёнбрунн, дворец-усыпальницу; Ваграм, долину страшных воспоминаний, и остров Лобау, где Наполеон, пожелавший, как некогда Ксеркс, подчинить своей воле реку, получил от нее первое предзнаменование своей судьбы.
Ну, а Вена — это уже Париж: через три дня, дорогие читатели, я буду рядом с вами и скажу вам: «За полгода я проделал три тысячи льё. Вы меня узнаете? Это я!»
I. СЕМЬЯ КУШЕЛЕВЫХ
Прежде чем отправиться в дорогу, следует познакомить вас с нашими товарищами по путешествию.
Если в конце прошлой зимы вам случалось пройти между полуночью и четырьмя часами утра по площади Пале-Рояля, вы должны были увидеть нечто приводившее в изумление кучеров фиакров и подметальщиков улиц, единственных представителей человеческого рода, имеющих право бодрствовать в такие часы.
Весь второй этаж гостиницы «Три императора», балкон которого украшали розы, камелии, рододендроны и азалии, был залит ярким светом, и свежий ночной воздух проникал туда сквозь четыре настежь распахнутых окна, если только в это время Сивори не играл там свои очаровательные этюды на скрипке или Ашер — свои чудесные мелодии на фортепьяно.
С улицы, сквозь открытые окна и распустившиеся цветы, можно было видеть, как около дюжины людей разговаривают, жестикулируют, прогуливаются по салону, по-видимому обсуждая вопросы искусства, литературы, политики — чего угодно, за исключением биржевых и банковских дел, словом, ведя беседу, а это умение куда более редкое, чем принято думать, и существующее только во Франции, хотя, боюсь, что и во Франции оно начинает пропадать из-за появления моды на сигары и скоротечности званых ужинов.
Время от времени лежавшая на диване молодая женщина лет двадцати трех или двадцати четырех, стройная, как англичанка, грациозная, как парижанка, томная, как азиатка, поднималась, брала за руку любого, кто оказывался рядом с ней, лениво шла к балкону и появлялась там, до пояса скрытая цветами.
Там она вдыхала воздух, безотчетно поднимая глаза к небу, роняла несколько слов, мелодией напоминавших речь эльфов и виллис и, казалось, предназначавшихся для обитателей иного, нездешнего мира, а через минуту возвращалась в салон, чтобы принять на диване свою прежнюю позу — наполовину восточную, наполовину европейскую.
Однако при звуках польки или мазурки ленивая дочь Севера оживлялась и начинала танцевать, живая и легкая, как дитя Севильи или Кадиса, не останавливаясь до тех пор, пока не смолкала музыка, не стихали фанфары.
В эти минуты сильного возбуждения, казалось бы ей несвойственного, облик ее менялся так же, как и поведение: бархатистые глаза, скорее томные, чем живые, обведенные темными кругами, словно подрисованные умелой арабской кистью, сверкали, будто грани черного алмаза; лицо, оттенком напоминавшее лепесток камелии, начинало светиться карминовым цветом, заставлявшим бледнеть розы, запах которых она вдыхала; нос, необычайно тонкий, расширялся, губы раздвигались, позволяя увидеть зубы, ровные и белые, созданные скорее для угрозы, чем для поцелуя.
Покинув свой диван и огибая комнату, она почти каждый раз старалась пройти вблизи молодого человека лет двадцати пяти или двадцати шести, среднего роста, тонкого, с бледным лицом и странно блестящими глазами, которые, если они были устремлены на кого-нибудь, завораживали, как глаза Манфреда или лорда Рутвена; руки его, украшенные перстнями, были изящными и тонкими, а ноги — точеными и стройными, как у породистого аристократа. Проходя мимо него, женщина подставляла ему лоб или руку, и он, с улыбкой, озарявшей на мгновение его бледное лицо, ласково прикасался губами к ее лбу или руке с такой же осторожностью, как если бы это были перстень или цветок.
Эта молодая женщина — графиня, а этот молодой человек — граф Кушелев-Безбородко.
Оба они русские; муж происходит из старинного рода, наполовину казацкого, наполовину русского.
Безбородко первым появился на исторической сцене. Он был родом из запорожских казаков, живших за днепровскими порогами. В войне с турками ему повредили подбородок.